Герой должен быть один - Страница 120

120

«Этот не промахнется», — мелькнуло в голове.

Иолай посмотрел на понурившегося мальчишку, на приходящего в себя Алкида, на Ификла с дубиной на плече, на кольцо солдат, топорщившееся бронзовыми шипами…

— Ладно, — буркнул он. — Размялись — и будет. Где поклажа?

— Там, — руки братьев и Лихаса дружно вытянулись по направлению к дальнему концу двора.

— Берите и тащите за мной, — Иолай с хрустом потянулся всем телом, словно после долгой и утомительной работы. — Сейчас нам покажут наши покои. А дубину… ее, пожалуй, сдайте в оружейную. Вот Лихас пусть и отнесет. Ну что, двинулись?

Уже у дверей выделенных им покоев — самых дальних в восточном крыле первого этажа, куда вела галерея — Иолая догнал запыхавшийся Ифит-Ойхаллиец.

— Все в порядке, — ответил он на невысказанный вопрос. — Когда узнали, с кем дрались и живы остались, — распухли от гордости, как жабы перед дождем. Теперь квакают. Твои отец с дядей — они как, пьют много?

— А что? — не понял Иолай.

— Ничего. Каждый с Гераклом выпить хочет. Чтобы было о чем детям в старости рассказывать. А тебя басилей Эврит просит ближе к вечеру зайти в мегарон. Хорошо?

— Хорошо, — несколько недоумевая, ответил Иолай.

А скоро настал и вечер.

6

Пятеро немолодых людей сидели перед Иолаем, на миг задержавшимся на пороге прямоугольного, слегка вытянутого мегарона, в открытую прихожую которого вела колоннада из дворцового двора.

Пятеро владык.

Старый знакомец Эврит-стрелок, басилей Ойхаллии и негласный хозяин всей Эвбеи; схваченные на лбу ремешком белоснежные волосы обильно падают на плечи, дубленая кожа лица собрана в многочисленные складки, костистые руки тяжко легли на подлокотники кресла, и скамеечка для ног отброшена за ненадобностью — даже сидя, Эврит Ойхаллийский кажется выше всех, так что острые колени басилея торчат неприлично высоко, словно взрослый человек по ошибке уселся в детское креслице.

Это было бы смешно, если бы касалось кого-нибудь другого.

Еще один знакомец, но уже не столь давнего времени — скупердяй Авгий, зажавший в цепком кулачке плодородную Элиду; рыхлый, приземистый плешивец с нездоровым цветом лица, чья душа вряд ли чище его знаменитых конюшен. Не раз элидский басилей пытался доказать свое происхождение то от Гелиоса, то от Посейдона — но весь Пелопоннес слишком хорошо помнил разбойные выходки подлинного отца Авгия, беспутного Форбанта-лапифа, который со товарищи обирал паломников на дорогах Фокиды и однажды даже поджег Дельфийский храм, за что был ранен стрелой Аполлона.

А проще сказать — тяжело заболел, но почему-то выжил.

Рядом со скособоченным Авгием сидел спартанец Гиппокоонт, силой отобравший власть у родных братьев Икария и Тиндарея, изгнав последних из Спарты. Иолай видел Гиппокоонта впервые, но надменно-окаменевшая фигура басилея, сухой, мускулистый торс, обжигающий лед взгляда — все сразу выдавало в нем уроженца Лаконии, которого легче убить, чем убедить.

Да и убить, в общем-то, тоже непросто.

Лаомедонт-троянец стоял у очага и бездумно щурился, глядя в сердцевину огненного цветка. Багровые сполохи зыбко бродили по его белому, холеному лицу (борода у Лаомедонта росла плохо; вернее, не росла вовсе), и Иолай вдруг остро вспомнил ту багровую мглу, которую живым вспоминать не с руки — мрак Аида, зарницы Острова Блаженства… Вот троянец потер руки, повернулся, приветливо кивнув Иолаю, — нет, не так он смотрел в свое время, когда гнал спасителя своей дочери прочь от Трои, понадеявшись на крепость стен и на то, что Геракл спешит вернуться в Микены после похода на амазонок.

«Не здесь», — напомнил себе Иолай.

И совсем с краю, на низеньком табурете, полускрытый спинкой Эвритова кресла и одной из четырех колонн, окружавших очаг мегарона, примостился Нелей, ванакт торгового Пилоса.

Серое на сером.

Тень, не человек.

Взглянешь — не заметишь.

Эврит, не вставая, подхватил со столика — гнутые ножки в виде львиных лап неприятно напомнили Иолаю о былом — два чеканно-мерцающих кратера с вином и воздел руки вверх, недвусмысленно предназначая одну из чаш гостю.

— Войди, о достойнейший Иолай, и присоединись к нам с открытым сердцем, совершив возлияние в честь богоравного Геракла, Истребителя Чудовищ! — звучным не по-стариковски голосом провозгласил басилей Ойхаллии.

«Умно, — оценил Иолай, приближаясь к столу и с поклоном беря предложенный кратер. — Собравшихся не представил: и им польстил — кто ж вас, владыки, не знает?.. и мне — входи запросто, как равный к равным; и Гераклу — вот, мол, несмотря на досадное недоразумение, совершаем возлияние, хвалу возносим… Что же ты не Алкида позвал-то, а меня?!»

Вино пряным потоком обожгло горло, чаша опустела — и Иолай поставил ее обратно на столик.

Незаметно огляделся.

— Хорош ли был путь сюда из Тиринфа? — даже радушные слова Авгий-элидянин умудрялся произносить так, что они казались жирными. — Да ты садись, садись, Иолай, вон и кресло свободное…

— Хорош, — коротко ответил Иолай, садясь. — Хвала богам.

Владыки переглянулись.

— И героям, — тихо добавил Эврит, и пальцы его, сухо хрустнув, цепко охватили подлокотники.

— Вот уж кому низкий поклон за дороги наши, — Авгий пригладил ладошкой вспотевшую плешь, — так это героям. И в первую голову — богоравному Гераклу, лучшему из людей. Чудищ-то под корень повыбил, разбойничков приструнил, кентавров да лапифов — к ногтю… те, которые остались, — пакость мелкая, все между собой грызутся, им не до нас! Торгуй не хочу! Добрые соседи, я тебе, ты мне, они нам…

120